Вадим
Васильевич
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора. ЧАСТЬ 2. ЧАСТЬ 3. Приложение 1. Приложение 2. Приложение 3. Приложение 4. ЧАСТЬ 6. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 8. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12. Глава 13. Глава 14. Глава 15. Глава 16. Глава 17. ЧАСТЬ 7. ЧАСТЬ 8. ЧАСТЬ 10. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12. Глава 13. Глава 14. Глава 15. Глава 16. Глава 17. ЧАСТЬ 11. Глава 3. ЧАСТЬ 12. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 7. Глава 9. Глава 10. От автора-3. ПРИЛОЖЕНИЯ
Часть-приложение 1. Часть-приложение 2. Часть-приложение 3. Часть-приложение 4. Часть-приложение 5. Глава-приложение 2. Глава-приложение 3. Глава-приложение 4. Глава-приложение 5. Глава-приложение 6. Глава-приложение 7. Глава-приложение 8. Глава-приложение 9.
Предисловие
Российское
общество:
ложь "общественная"
Российское государство:
ложь "государственная"
"Олигархический лифт"
Региональная Олигархия
(на примере
банка "Россия")
Центральная Олигархия
(на примере Газпрома)
"Олигархический синтез":
на кого работает Газпром
Русская Олигархия:
и это многое объясняет
Глава 1.
Почему "государство
бездействует"
Почему
"государственным" людям
в "государстве
российском" плохо.
Почему в России
такая коррупция.
Почему "безвластие"
при "беспределе власти".
Почему в России
беззаконие.
Почему Россия
похожа на Африку.
Почему Запад
смотрит на Россию
свысока.
Почему у России
нет союзников.
Почему "государство врет"
и "умалчивает"
Почему "либерализм"
стал идеологией
российских "реформ"
Почему "власть"
безответственна
Почему "приоритетные
национальные проекты"
такие
Почему такие реформы
За что наказали
Ходорковского
Почему "власть"
провинциальна
Почему
"национальную идею"
так и не нашли
Почему "власть"
боится "оранжевых
революций"
Россия: страна,
которой нет
Россия: Родина,
которой нет
Русская асоциальность:
и это многое объясняет
Глава 1.
Кто главный русский враг
Как разгадать
"загадку Путина"
Почему хорошему
человеку в России плохо.
Или "почему,
если ты такой умный,
ты такой бедный"
Почему антигерои -
"герои нашего времени".
Почему Россия -
нецивилизованная страна.
Почему русские
терпят олигархию.
Почему русские "болтают"
Почему русские
проигрывают
Почему Россия -
такая богатая,
а русские — такие бедные.
Чем русские отличаются
от других европейцев
Почему победители
живут хуже
побежденных
Почему хочется
Сталина.
Почему "бытовая
коррупция"
Почему в России такая
армия.
Почему Россия
в моральном обмороке
Почему в России
нет идеологии
Что делать
Глава 1.
Очевидность ответа
Что и как делать. Российское общество как Партия или Параллельная Россия
Исправление имен
(уточнение
и продолжение)
Кто сейчас
самый актуальный
политик России
Почему
в наличной России
всякая оппозиция
бессмысленна
Как остановить
развал России
В чем состоит
"особый путь России"
Кто истинный
герой нашего времени
Как добиться
правды и справедливости
Как добиться
перемен к лучшему.
Или ложь
"демократическая".
Приглашение
Русский массовый
человек
или ложь
"национальная"
"Великая
русская культура"
или ложь
"культурная"
«Русская
политическая
культура»
или ложь
«политическая» № 2
"Тайна"
русской "власти"
или ложь
"византийская"
ИИсправление имен
(дополнение)
Почему чиновники
не уходят в отставку
Почему чиновники
берут взятки
Почему "власть"?
Почему никто России
не хозяин
Почему немцы "стучат"
Почему русские не улыбаются
Почему Москва такая
Почему
в наличной России
честные выборы
бессмысленны
Глава 2.
Асоциальность или когда никто никому не верит
1.
Одна из характерных черт русского массового человека — это асоциальность.
Если так, одним словом, описывать «социальную недостаточность» этого человека, его неумение самому создавать своё общество и жить в нем.
Конечно, всякий массовый человек по определению асоциален, что отметил еще Ортега-и-Гассет, он общенационального общества не создает — он лишь «наполняет» его, живет в том обществе, которое создают «лучшие», по тому же культурологу.
Всё так. Конечно.
Но русский массовый человек — асоциален особенно, в квадрате.
Почему?
Потому что у него нет ни той социальности, какая есть у западного европейца, ни той социальности, какая есть у азиатов или южан — тех, что обитают на юге России и еще южнее.
Скажут: не беда, что нет ни той, ни другой. Значит, есть русская социальность. Отступ. 1. А что русские? Она может быть приложена извне, и тогда песчинки могут быть насыпаны в «мешок» (в «сильное государство») и крепко там завязаны. Скажем, тогда их «государство» будет сильным — тем сильнее, чем сильнее будет их Царь (Царь тут с большой «Ц», ибо он тут принцип), однажды крепко завязавший этот самый «мешок». Эта же сторонняя сила может быть приложена к «песчинкам» изнутри, и этот вариант, конечно, предпочтительнее. Тогда эту силу можно уподобить цементу, который свяжет песчинки воедино, в крепкий «бетон». Скажем, эта сила может быть воплощена в Партии (Партия с большой «П», ибо она тут принцип). И она, понятно, эффективнее этого пустого мешка — просто «государства», просто Царя. Как целая команда всегда эффективнее одного лишь командира и его лишь подчиненных-исполнителей.
Был ли опыт такого «цементирования» русских? А что потом? Теперь русские, вроде бы, есть, и их, вроде бы, нет вовсе. В том и отличие «песчаных» русских людей и от «кирпичных» европейцев, что кирпичик к кирпичику, и от «глинистых» азиатов, что к чешуйка к чешуйке. Они друг другу — «песчинки».
Только вот в том-то и дело, что вот с русской-то как раз и беда, и проблема. Эта «социальность» так мала, так своеобразна, что равна почти нулю.
Всё согласно известному образу, придуманному одним японцем-политологом: азиаты у него подобны глине, европейцы — кирпичикам, русские — песчинки.
И тут наглядно видно отличие между первыми и последними.
И азиаты, и европейцы — ооциальны, составляют единое, только природа социальности у них разная. А азиатов она — вязкая, «глинистая», «комкообразная», у европейцев — более структурированная, ибо она составлена из отдельных индивидуальностей–кирпичиков.
Но и те сами по себе существовать не могут, ибо нет в том особого смысла, как и в существовании одного-единственного кирпича. Он важен лишь как исходный элемент общей конструкции.
Так и тут: всякий европеец — часть своей «конструкции».
А русские — песчинки, их ничто не связывает друг с другом. Сами по себе они асоциальны. Составить нечто целое, они могут только в случае, если к ним будет приложена некая сторонняя сила.
Недаром в России массы особо почитают (или просто помнят, знают и т. д.) «сильных» царей — Ивана Грозного, Петр Первый и т. д. И совсем не почитают царей «слабых» — тех, что несли с собой народу всякие «льготы» и облегчения, вроде, скажем, Александра Второго, отменившего крепостное право.
И такое «государство» считается сильным. Почему?
Потому что таким «мешком» можно ударить очень сильно. Довольно представить себе «модель» такого удара, каковой может быть удар по голове носком, куда насыпали песок. Это больно.
Отчасти был — в советское время, в его первые десятилетия особенно, когда была у самих партийцев вера в свою правоту, когда был известный энтузиазм, который они могли создать вокруг себя.
А потом этот «цемент» выветрился, разрушился в силу естественно-исторических причин — время этой партии и, главное, её идеологии просто кончилось. Она оказалась анахроничной, перестала работать цементом и для самой этой партии, не то, что для общества в целом.
И русские вернулись в исходное состояние — вновь рассыпались по лицу России. Что типично для 90-х и нулевых голов России.
Ибо Силы эти песчинки не составляют.
Ибо Сила (как то ни пошло звучит) «в единстве», иначе, в социальности, а её — нет.
Всё, как известно, познается в сравнении.
Потому можно сравнить русских с их соседями, подробнее рассмотрев особенности последних.
2.
Что отличало и отличает русских от западноевропейцев?
Гражданская социальность.
Там она развита, здесь — её практически нет.
»Западники» умеют устраивать вместе и сообща свою (общественную) жизнь ко взаимному благу и удовольствию, русские — нет. И это «нет» де-факто говорят сами же русские, когда, вернувшись из первой в своей жизни поездки в Европу, рассказывают с невольным восторгом о том, как «там» всё устроено. И рассказывают в известных терминах — «там всё по уму», «там всё для человека», и т. д. и т. п.
И эти оценки подразумевают, что в России — не так, иначе.
Про что эти восторги?
Про социальность, в конечном счете.
Про ту социальность, что видна и в общем обустройстве тамошней жизни, и в её разных приятных деталях, скажем, в нормальной («человеческой») работе паспортного стола, что просто ранит в самое сердце русского человека, привыкшего к совсем другому «порядку» работы своих госучреждений (прим. 1).
Русские порой спорят промеж себя, что же такое «европейскость», что это такое, что их отличает от этих «западников»?
Конечно, тут можно много чего на этот счет сказать.
И, наверное, нельзя сказать, что она целиком равна социальности — умению делать своё общество из массы малых сообществ, жить обществом и в обществе.
Наверное.
Но точно нет никаких сомнений в том, что эта самая европейскость без социальности — немыслима. О чем, в сущности, и говорят те, кто так или иначе тамошние повадки изучает (прим. 2).
Отступ. 2. Что это? О чем тут речь? Конечно, это и чисто физически невозможно — дома-то деревянные. Потому что там люди, составляют общество, и они таким образом сами определяют порядок своей жизни (жизни своего общества). И другой пример этой стабильности и комфорта, который русские массы, не имея для того специального слова, называют порой странно — «социализмом». Но это, конечно, никакой не «социализм». Вовсе не причем. Это — именно социальность. Отступ. 3. И недаром тот же среднестатистический поляк был всегда куда защищеннее, чувствовал себя более уверенно в своей жизни, чем тот же среднестатистический русский. И потому отстоять он мог от наскоков своей «власти» многое из того, что было ему дорого: и свою церковь, и её независимость от государства, и частное сельское хозяйство, и многое другое, что русские утратили. Потому что русский — одиночка. Вот что, например, писал, как очевидец, еще в советское время публицист Андрей Фадин о «коммунистической» Польше времен «Солидарности» (статья «Польский коллаж», журнал «Век ХХ и мир», № 5, 1989): Разница? А — «они смотрят иначе».
И эта социальность, почти равная «европейскости», объясняет многое.
В частности то, что так удивляет многих русских, попавших впервые в Европу, и что они даже не всегда в состоянии выразить словами. Это нечто невыразимое, для чего у русских даже нет слов. Да и откуда им взяться, коли ими говорить в России не о чем — нет тут такого предмета для говорения?
Это, если говорить пошло — привычным словом, стабильность.
Но вовсе не так, о которой в РФ говорят по телевизору — «стабильности власти».
Это нечто более важное, основательном, глубинное, корневое.
Скажем, о том, что там дома людей могут сохраняться с XV века, а русскому это просто трудно себе представить. В самом деле, как это себе представить — жить в доме, который построил твой предок еще при царе Алексее Михайловиче? Как это?
Это для русского — непредставимо, ибо ни один русский в России в таком доме не живет.
Но ведь и правнуки не живут в домах своих прадедов, тех, что строили свои дома из камня и кирпича.
Как тут не задаться вопросом: почему в России это — непредставимо и непонятно, а там — вполне обычно, привычно, понятно?
А в России общества нет — она социально пуста.
И порядок жизни людей определяет «власть», никак, понятно, от них не зависящая, могущая, понятно, делать с ними всё, что ей угодно.
Отсюда и разница.
Так, они говорят о том, что этот «социализм» существует сейчас и в Скандинавии, и в Дании, и во Франции. Почему?
Потому что, повторят они, там «всё для людей», «всё по-человечески». И т. д. и т. п.
Это — социальность. И это её в России обычно отождествляют с «социализмом», хотя еще Иван Ильин предлагал отличать одно от другого, не путать божий дар с яичницей, не подавать приблизительной омонимичности этих слов (прим. 3).
Об этом речь — о социальности. Люди стараются вместе обустроить свою жизнь так, чтобы всем было максимально удобно и хорошо. Причем тут какой-то «социализм»?
Это, иначе говоря, общество.
Это умение делать общество, жить в обществе и обществом же.
Кстати.
И эта социальность, надо заметить, отнюдь не сугубо западная черта — она свойственна и «братьям-славянам», скажем, тем же полякам. То есть, это западная черта лишь в том смысле, что она свойственна людям, живущих к западу от Буга.
И недаром еще в годы «социализма» она отличала «страны народной демократии» от собственно России, хотя, вроде бы, «социализм» был и там, и здесь.
И тем не менее.
А всё почему? Откуда такая разница?
А поляк — «член общества». И общества своего, не казенного. И он же — участник разнообразных общественных связей, которые выстраивает он сам, а отнюдь не «государство» (как это было в России).
«Ожесточение велико, раскол глубок, столько обид и несправедливостей накопилось за десятилетия госсоциализма, что как смогут сосуществовать общество и государство в этой стране — совершенно неясно. Но поразительно, человек не ощущает себя одиноким и беззащитным перед властью. Сложность и организованность связей в польском обществе, наличие множества различных организационных, культурных сообществ, наличие множества социальных структур, в которые включена личность, делает ее положение принципиально иным, чем в нашей традиции. Общество не атомизировано. Никто не остается один на один с Левиафаном, всегда находится группа, организация, структура, которая подставит плечо, проявит солидарность. Но за солидарность и помощь надо платить лояльностью — так возникает плотная ткань общественных связей.
Её преимущества по сравнению с привычной нашей беззащитностью перед государством ощущаешь мгновенно. Уровень страха — несопоставимо ниже, а личного достоинства и уверенности — несравним выше, чем у нас. Польша и при военном положении оставалась самой духовно свободной среди стран общей исторической судьбы.
Устойчивость социальных связей — вот вызывающее восхищение качество польской жизни, качество, утраченное нам давно и едва ли не безвозвратно. Ни политические бури, ни социальные катаклизмы не разрушают здесь эту систему связей до конца».
Конец цитаты.
Конечно. И еще какая — принципиальная.
Так было. И так есть. И сейчас русский турист, посетивший Польшу настоящего времени, и смотревший на неё поверхностным взглядом туриста же, всё-таки отмечает, что там есть нечто, что явно отличает поляка от современного ему русского.
Что именно?
Словом, читается в их взглядах и непонятная туристу и уверенность в себе, и чувство достоинства, и еще нечто, чего точно нет в глазах русского массового человека. Агрессию, высокомерие, презрение к «лузеру» и прочее там найти можно, и легко.
А вот достоинство, и любезность одновременно, когда эта любезность есть форма существования этого достоинства… С этим — сложнее.
Словом, разница.
3.
Что отличало и отличает русских от азиатов и южан, скажем, тех же кавказцев?
Опять же, социальность. «Там» она разнообразна и многослойна, «там» она, конечно, отличается от европейской, но то, что она есть, сомневаться не приходится.
Какая там социальность?
Именно разнообразная и многослойная.
Есть социальность семьи, рода, землячества (аула), народа.
Есть социальность этническая, равная национальной солидарности. Внутри исконного ареала обитания южных и азиатских народов она не так актуальна (коль скоро все кругом свои). и там есть свои проблемы, в том числе и слабая гражданская социальность, что отличает эти народы от европейцев, что проявляется в той же самой коррупции, которая тут есть самый знак и символ поражения гражданской социальности. Конечно.
Но.
Но едва только этот южанин (азиат) оказывается в чужой среде, когда, скажем, китаец переезжает в Москву, а чеченец — в Тверскую губернию, то мгновенно включается эта самая этническая солидарность. И она отлично уже знакома русским аборигенам, имевшим дело (хоть раз) с этими «пришельцами». Эта солидарность «понаехавших» местных просто поражает, что и нашло своё выражение во многих известных фразах, а именно: «они друг за друга горой», «они своих не выдают», «обидишь одного, будешь иметь со всеми — всем аулом придут разбираться», и т. д. и т. п.
Словом, всё тут известно, выражено сакраментальной фразой: «Они — дружные, а мы — нет».
Всё ясно, всё знакомо.
Но значит ли это, что у азиатов и южан нет вовсе гражданской социальности?
Нет, не значит, конечно. Она есть тоже, хотя и везде разная. Где-то в её основе лежит традиция, где-то — шариат, а где-то — Партийность. Как раз та самая, что была в Советском Союзе в его лучшие годы. То есть, тогда, когда Партия была сильной, когда в её ценности искренне верили многие — и партийцы, и беспартийные.
Яркий пример такой гражданской социальности на Партийной основе — Китай.
Там ведь Партия по-прежнему остается у власти, и она смогла создать и свою, Партийную социальность, и своё собственное современное китайское государство.
Тут — классический «советский случай», классическое party state, когда Партия равна государству, Государство — Партии, а партийный аппарат есть аппарат государственный.
Идеально ли это?
Нет, конечно. Недаром в том же Китае есть и коррупция, и процессы над коррупционерами, и их расстрелы пачками.
Всё это есть. Как и многие другие недостатки.
Но главное тут другое. То, что государство в Китае, хотя и Партийное, есть. Отступ. 4.
Есть, соответственно, субъект, который и с коррупцией борется, как может, и планы модернизации страны вырабатывает. И умеет добиваться их выполнения.
Результаты известны. Как в большом, так и в малом.
Вот, кстати, о малом, но таком близком каждому человеку.
Сколько лет говорят в России о «развитии своей автомобильной промышленности»?
Много лет. И результаты всем известны.
А в Китае не говорят. Китайская Партия (государство) сказала своё слово лишь раз, приняв решение развивать свою автопромышленность. И выполнила его. И теперь весь мир, затаив дыхание, ждет глобальной автомобильной экспансии Китая на глобальный мировой рынок автомобилей.
Разница.
Отсюда и вся разница между Китаем и современной Россией. Там реформы привели в бурному росту экономики, к тому, что Китай будет скоро сверхдержавой, а век XXI, по мнению и американцев, будет «китайским веком».
А здесь? А здесь известно: страна «успешно» налаживает ускоренную продажу нефти и газа. То есть, ускоренно распродает фамильное серебро, по известному выражению Маргарет Тэтчер.
Разница.
И это есть материализованная разница между уровнем и качеством социальности в России и Китае. И разница, понятно, в китайскую пользу.
Почему?
Потому что у китайцев есть не только эта Партийно-гражданская социальность, но и этническая, свойственная многим азиатскими народам вообще, китайскому в частности и особенно.
И тут ясно, о чем речь.
Это и китайские общины в иных государствах, подобные «государству в государстве». Это и принцип «гуакси» (принцип доверия), когда китайские предприниматели взаимодействуют между собой по всему миру на основе именно доверия, без бумажек и специальных гарантий. Это и пример «хуацяо», когда китайцы, живущие и работающие по всему миру, считали своим долгом отправлять часть своей прибыли в Китай — на развитие своей страны.
И т. д. и т. п.
А что всё это такое?
Это — полная противоположность с русскими массами, которые, например, стараются не ввозить капитал в Россию, но вывозить его из неё. Дабы хоть так спасти его от своей «Родины» (как они называют своё «государство»). Тем более, что пример такого поведения показывает им само же это «государство», активно вывозящие капиталы за рубеж.
А о «способности» русских образовывать свои общины, уровне их взаимного доверия и так всё хорошо известно. О том не сказал «всю правду» только ленивый.
Словом, опять разница.
4.
А из этой разницы между русскими массами и другими выводы сделать несложно.
«Они» (что западники, что южане, что азиаты вообще) — социальны (хотя и все по-своему), русские — нет.
Асоциальность — базовая черта русского массового человека.
Первичное и «главное», «сокровенное знание» о жизни, которое всякий отец считает своим долгом сообщить своему сыну: «Главное, сынок, помни — никому верить нельзя: обманут, предадут и продадут». И выросший сын делает это своим credo — условием своего выживания. Он готовится жить асоциально в асоциальном «русском мире».
А как иначе? * «Знаете, за что мне нравится Германия? За то, что здесь каждый ощущает себя человеком. Правда! Человеческое достоинство на первом месте. Унизить и оскорбить его никто не имеет права. И жизнь организована таким образом, чтобы в ней было удобно. Как минимум — не унизительно. В результате возникает естественное восприятие себя как личности, какой бы социальный статус у тебя ни был; создается общий фон благоприятных взаимоотношений не только между людьми, но, что для нас не менее важно, между человеком и государством. (Может, поэтому люди здесь никогда не теряют человеческий облик. Его терять нельзя — в этой стране в тебе уважают личность, а не держат за слегка мешающую, но иногда, к сожалению, необходимую часть бездумного электората). Счастье! Счастье! Счастье! Для того чтобы прописаться на новом месте (например, при переезде из одной квартиры в другую), никаких справок не нужно. Ни из Мюнхенгаза, ни из Мюнхенэнерго. Все твои серьезные передвижения в пределах страны — в компьютере. И милые нашему сердцу конторы, если ты им что-то недоплатил, найдут тебя при любом раскладе и свое, но уже с процентами и прочими финансовыми и моральными неприятностями, в любом случае заберут.
Так вот. В этом самом Kreisverwaltungreferat(е) в коридорах на всех столах лежат так называемые листы прописки. Их надо заполнить под копирку: написать свою фамилию, старый адрес и новый. Потом с этим листком и паспортом необходимо зайти в нужный кабинет (сказочная легкость проникновения), и там барышня занесет все твои данные в компьютер и поставит на заполненном листке штамп. Один экземпляр заберет себе, второй отдаст клиенту. И всё!!! Человек прописан по новому адресу. Этот листочек и есть его прописка. Никаких справок, никаких бумаг с доказательствами. (Тебе просто верят на слово.)
Я как-то спросила знакомого немца, а если я заявлю в полиции, что переехала, например, на Marienplatz в дом номер один, то как же — мне, что ли, на слово поверят и пропишут меня на главной мюнхенской площади? Немец долго моргал глазами, спрашивал, зачем мне это, интересовался, почему вообще надо обманывать, и наконец признал, что если я так скажу, значит, так и запишут… Теперь поглядывает на меня как–то странно. Наивные люди? Не понимают нашей российской удали! Кураж такой. А зачем и для чего — это уже вопрос десятый.
Что я потом буду делать с этой пропиской, правда, неизвестно. Ведь это — мой основной документ, и по указанному в нем адресу мне должны будут приходить письма, счета и прочая необходимая для проживания в европейском городе информация. Например, письма от обер-бургомистра. (Недавно он всем прислал: интересовался мнением горожан по поводу предполагаемого строительства в Мюнхене высотных домов. Народ, недолго думая, отказал. Демократия-с, черт подери.)
И с документами у них такая же демократия. Очень легкомысленное отношение. Особенно что касается оформления. У нас ведь самую элементарную анкету заполняешь — весь трясешься, чтобы ошибок не наделать, запасной листочек просишь. (Потом, правда, все равно ошибешься, и даже третьего листочка оказывается мало). У них ошибся — kein Problem. Зачеркнут прямо в анкете и сверху сами напишут правильный вариант. Так и уйдет твое дело по инстанциям с исправлениями и зачеркиваниями. Немыслимо для нашего чиновника!
А действительно, если вдуматься, что тут такого страшного? Почему вдруг решили, что исправлять нельзя? Наверное, потому, что нам всем изначально не верят…». И, понятно, та же журналистка пишет-вспоминает о России (нельзя не в сравнить): «…Я знаю чудесных, умных, мужественных людей, которые при виде жэковской тетки начинали теряться, бледнеть, говорить робким голосом и вообще умирать от страха.
И доводы никакие не действовали. И тетенька из ЖЭКа не всегда специально страх наводила. А вот уже исторически такие отношения сложились. И голос поэтому такой начальственный, и глаз без тепла, и выражение лица брезгливое. Хотя, может, и в планах у нее эдакого отвращения к посетителям не было. Чисто по привычке, машинально.
Вот чего я в Мюнхене никогда не видела. У них «по привычке», «машинально» совсем другое: доброжелательная улыбка, мягкие манеры, желание выслушать собеседника. Думаю, они там в душе тоже не очень довольны, что их тревожат прямо на рабочем месте, но боже упаси это показать! Так и без этого самого места остаться можно. Сначала, наверное, о месте и беспокоились, а теперь уж в привычку вошло. Наверное, потому они все здесь такие нераздражительные, веселые и, как говорят, здоровые». Прим. 2. Георгий Кнабе (далее — Г. К.): «…В Германии в больших городах живет 2,3 процента населения. Остальные 90 с лишним процентов живут на хуторах, в деревнях, в небольших городках. Арабы и негры туда, как правило, не проникают. В таких городках живут и работают, как раньше, и считают такую форму жизни ценностью...
Мне пишет приятель: «Самое важное, как мы в Германии полагаем, — это деятельность сообществ, покровительствующих организаций, союзов и групп». Их в Германии сотни тысяч: футбольные, садовые, рыболовные сообщества, сообщества, разводящие кроликов, клубы по интересам. Это сеть, сводящая людей воедино, воспитывающая и дисциплинирующая их.
Такое состояние очень трудно описать и проанализировать. После окончания войны во Вьетнаме Америку накрыла волна бандитизма. Как там с этим справились? За счет школ. Школа в крохотном американском городке — это не просто место обучения. Это клуб, это место, куда родители приходят обменяться мнениями, это место сбора.
В Европе очень похожая ситуация. Как-то мы с женой сидели в маленьком ресторанчике в Восточном Берлине, в районе, заселенном рабочей аристократией и средним чиновничеством. Видим: входит человек, все машут ему руками — и он обходит столики и с каждым посетителем здоровается. И вот некий странный человек с бородой берет его за плечи и начинает ему что-то говорить. Я спрашиваю кельнершу: кто эти люди? И она отвечает: первый — полицейский, второй — местный священник. Они привыкли быть своими среди своих. Рядом сидят двое, обсуждают — выдавать ли замуж дочь, как красить балкон... Такая атмосфера для Германии типична.
Не берусь судить о Франции — но, скажем, для Англии она тоже характерна. В Риме это называлось "микрогруппа", "микросообщество". Там гражданин никогда не оставался один на один с государством. Между государством и гражданином всегда существовало то, что Цицерон называл "шарики". Это землячество, это кабацкое сообщество — посетители одного ресторанчика, например, это складчина, держащая участок на кладбище. Вот она — трудноуловимая, труднохарактеризуемая, но очень реальная и ощутимая в жизни черта настоящей Европы.
Сценарист, работавший с Феллини, человек, понятно, очень богатый, живет в городке Римини (население — пять тысяч человек). И он этот городок украшает — меняет покрытие на мостовых, ремонтирует старую церковь... Что это ему дает? Ничего не дает, кроме ощущения "принадлежности к". И вот эта "принадлежность к", то, что называется "идентификацией", — очень важная сторона дела, мало у нас известная и мало изученная.
Русский Журнал (далее — Р. Ж.): То есть Европа для вас — это пространство, где сохранены такие отношения, такой уклад?
Г.К.: Да. Показывает нам с женой приятель собор в Средней Англии. Вы, говорит, идите, я его сто раз уже видел. Возвращаемся через час — на скамейке сидят два старика, наш спутник, один из пяти крупнейших в мире океанологов, второй — церковный староста. Обсуждают, как привезти туристов в эту церковь. РЖ: Свойствен ли такой уклад всей Европе? Или это все же быт отдельных городков?
Г.К.: Свойствен. Во Франции, насколько я мог ощутить, это меньше развито, а вот в Германии, на юге Испании, в Англии — развито очень сильно. Сидим в каком-то кабачке в Тюрингене. Входят люди, подходят, один за другим, к нашему столу. Постучат по нему костяшками пальцев — и проходят мимо. Я думаю: что такое? Спрашиваю нашего приятеля — он отвечает: это приветствие. Они постучались в комнату, в дверь, в общество, в деревеньку...
РЖ: Категории средневековой культуры.
Г.К.: Точно. Это трудно передать, трудно определить, но это важнейшая черта европейской жизни. То, что сохраняется. Не только в Европе. Я читал в американской газете интервью, условно говоря, председателя сельсовета где-то, кажется, в штате Мэн, где жил Солженицын. Интервью было преисполнено ужаса: что же это за писатель?! Мы, мол, живем хотя и не семьей, но дружно, ходим друг к другу в гости. Почему он заперся в своем доме, пропустил ток через провода?! Я пытался к нему обратиться, но даже его кухарка посылает за продуктами кого-то еще... Я говорю: мы же все-таки одно целое, вот как раз у кого-то там будет свадьба — приходите... Это — американский пример. Но, как я уже сказал, именно такое мироощущение отличает настоящую, подлинную Европу».
Конец цитаты. Понятно, о чем речь. Зависимость от своего общества, от социальности — это тоже отчасти несвобода, потому как подразумевает определенную ответственность перед близкими и знакомыми людьми. Человек, живущий в лесу, наверное, очень свободен.
Но может ли он стать истинно свободным, реализоваться в полной мере? Хотя, какая это диалектика? Прим. 3. Это коварный обман — обещать людям под именем «социализма» справедливость и братство и потом отнять у них достоинство, свободу, способность к братству и путь к справедливости. Именно так поступили в наше время социалисты (в их коммунистическом обличии) и они могут быть уверены, что человечество никогда не забудет им этого.
Итак, «социальность» есть цель и задача государственного строя, создаваемого по слову Аристотеля, «ради прекрасной жизни». «Социализм» же есть только один из способов, предложенных для осуществления этой цели и этой задачи. «Социальность» нужна при всяких условиях; а «социализм» — только при том условии, если он действительно осуществляет «социальность».
Иначе — никак.
Иначе не выживешь. Ибо известно: этот «мир», живущий по принципу «война всех против всех», «лохов» на завтрак ест. Так, между делом.
ПРИМЕЧАНИЯ
Прим. 1.
Журналистке «Новой газеты» пришлось пройти процедуру оформления прописки (регистрации) в Германии. Это её так потрясло, что она написала по этому поводу почти восторженную статью.
Ниже — отрывок из неё.
[…].
«Казалось бы, прописка. Серьезнейшее дело. Облегчили — до абсурда. Правда, в полицию пойти все-таки нужно. Огромное такое здание — называется Kreisverwaltungreferat (с точным переводом все затрудняются — в общем, что-то типа административного отдела). На входе ребята в форме. Функции их — не запретительные, как у нас обычно бывает, а сугубо разъяснительные, потому что кроме обычных мюнхенских обывателей это здание в обязательном порядке посещают все иностранцы, а тут их, на минуточку, 30 процентов. И на каждом этаже в широченных холлах — круглые стойки, за которыми работают консультанты, объясняющие, в какой кабинет идти, какие документы нести, ну и т.д. Говорят чуть ли не на всех языках. Мы даже русскоязычного умудрились найти.
Конец цитаты.
И т. д.
Ниже — одно лишь свидетельство об этой «европейскости» (социальности).
«Русский журнал», существующий в интернете, 17 января 2006 года опубликовал у себя интервью со специалистом по античности профессором РГГУ Георгием Кнабе. Интервью названо тоже характерно: «Все зло в мире происходит оттого, что никто не читает Гегеля».
Ученый говорит там о том, что же есть такое «старая Европа» (Европа минус Восточная Европа), каковы её характерные особенности, которые сохранились не в столицах, а в провинции, как говорит профессор, в «оазисах старой Европы».
Ниже — отрывок из этого интервью.
[…].
И причем тут, спрашивается, Гегель, который упоминается в заголовке интервью?
Тот же профессор отвечает там на это вопрос так: «Нам рано или поздно придется поговорить об одной фразе Гегеля, которая раскрывает богатство внутреннего содержания этой проблемы. Для того чтобы быть свободным, нужно включиться в систему, то есть пожертвовать определенной частью свободы».
Нет, конечно.
Более того, чем дольше он живет один и в лесу, тем меньше он становится похожим на собственно человека. Он реализуется как человек только в обществе — своем обществе, только в отношениях с другими людьми. Это отчасти несвобода — эти самые отношения, как известно, и в то же время ясно, что жизнь в социуме, своем социуме — это есть главное условие истинной свободы, которое есть не что иное, как полная, совершенная самореализация. Отсюда и эта диалектика — единство противоположностей.
Это просто нормальная, обычная, аристотелева логика.
Из статьи «Социальность или социализм?» Ивана Ильина:
«Эти два понятия отнюдь не совпадают. «Социальность» — это живая справедливость и живое братство людей; и потому всякое установление, всякий порядок, всякий закон, от которых жизнь становится справедливее и братство крепнет, — «социальны». Понятно, что первое условие «социальности» — это бережное отношение к человеческой личности: к ее достоинству, к ее свободе. Порабощение и унижение человека исключает «социальность», ибо социальность есть состояние духа и порядок духовной жизни; говорить о социальности, унижая человека, делая его рабом — нелепо и лицемерно. Сытые холопы остаются холопами; роскошно одетые и в комфорте живущие рабы не перестают быть рабами и становятся тупыми, развратными и самодовольными рабами. Режим угроз, страха, доносов, шпионажа, лести и лжи никогда не будет социален, несмотря ни на какую возможную «сытость». Человеку нужны, прежде всего,– достоинство и свобода; свобода убеждений, веры, инициативы, труда и творчества. Только достойный и свободный человек может осуществить живую справедливость и живое братство. Рабы и тираны всегда будут хотеть другого и проводить в жизнь обратное.
Конец цитаты.