От автора  |   Досье  |   Комментарии

Приложение
Почему «русским свойствен комплекс неполноценностиее»

1.
Вопрос: а точно ли это, что свойствен?
Ответ: конечно. Разве мало тому примеров?
Скажем, много и уже привычно пишут о том иностранцы. А со стороны виднее.
Но их тут можно оставить в покое, хотя тут-то, конечно, примеров масса. Мало ли.
Может, они «клевещут».

Просто обратимся к фактам — они «по-любому» нагляднее.
Просто посмотрим на поведение «интеллигентных» русских, тех, кому свойственно писать и публично говорить — публично выражать свои мысли.
Так вот, судя по этим самым мыслям, этот комплекс им очень даже свойствен. И тут всё знакомо, всё слышано многажды.
О чем речь?

Это, например, постоянные ссылки на Америку и цивилизованные страны («а вот в Америке», «а вот в цивилизованных странах»).
Это и постоянная озабоченность чужим мнением («что скажут за границей?»).
Это и странные перепады в самооценке — от самовозвеличивания до небес до самоуничижения («надо опять варягов приглашать», «без немцев мы не можем» или «а, всё едино, китайцам или кавказцам тут всё достанется») до «уровня ниже плинтуса». То мы самые уникальные и великие, то мы уникальные лишь своей «исторической неудачливостью». И, конечно, с вольным пересказом Чаадаева: мы-де лишь призваны показать миру, как не надо жить.
Это и еще более странные споры о том, европейцы ли русские или нет.

Отступ. 1.
Хотя, всё, вроде бы, понятно: те русские, что живут «до» Уральского хребта, суть европейцы, а те, что сразу «после», те суть азиаты. И их, азиатов, становится, к сожалению, всё меньше, а европейцев, к сожалению же, всё больше. О чем, казалось бы, спорить? Довольно «по карте посмотреть» — там все ответы просто-таки в красках нарисованы.
Но люди спорят. И всерьез.
И т. д. и т. п.

О чем говорят эти споры?
Только об одном: о чувстве неполноценности, которое испытывают спорщики, коль скоро их занимают таковые предметы.
Это следует и из самого предмета спора, да и, опять же, из сравнения такового положения дел с зарубежным же опытом, который так этих спорщиков волнует.
Кстати, если вспомнить фразу, что художника надо судить по его же законам, то вполне возможно обратиться к этому самому зарубежному опыту. Как обстоят дела там?

Вот, например, американцы. Есть ли подобные споры промеж них?
Понятно, что они не спорят, европейцы они или нет. Но они не спорят о том, насколько они американцы. Они считают себя американцами, хотя и не и не «коренными», понятно (так они называют индейцев), а американцами просто. И тем они, как это все знают, ужасно гордятся. До регулярного подъема флага своей страны перед своим домом.

Или вот, например, китайцы.
Понятно, что китайцы тоже и тем более не спорят о том, европейцы они или нет. Но не спорят они и о том. насколько они азиаты и «правильные» ли они азиаты, «настоящие» ли, и т. д.
Они просто знают, что они — китайцы. И им этого бесспорного, консенсусного знания более чем достаточно. Настолько, что они, опять же, гордятся своим «званием» китайца.

И т. д. и т. п.

Соответствующие примеры можно приводить долго, и они все будут однотипны. Даже «глупые зусулы» знают, что они именно «зусулы», а не масаи, и тем весьма горды.
Потому что нигде в мире более «зусулов» — нет. Они, такие все из себя «зусульные», суть единственные и неповторимые люди во всем мире.
Та же история и с этническими меньшинствами, проживающими в России: чеченец горд тем, что он именно чеченец, аварец — что он аварец, черкес — что он черкес, адыг — что он адыг, а чукча — что он чукча, чтобы там о нем в анекдотах ни говорили.

Потому что все они, опять же, люди, по–своему, единственные и неповторимые.
И никто, будучи «кем-то», никем «другим» стать не мечтает.

И только русским интеллигентам недостаточно того, что они русские. Это «звание» для них и «мало», и вызывает у некоторых из них даже неприятные ассоциации. Русский, полагают они, это водка, пьянка, колхоз, нагайка, кривой забор, который «лень поправить» и Иван Грозный в ретроспективе. Словом, грязь, нищета и рабство. Нет, русский — это не очень хорошо.

Поэтому они мучаются вопросом, европейцы ли они, и очень хотят стать именно «европейцами». Правда, не уточняют при этом, кем именно: португальцами ли, французами ли, немцами ли, поляками ли, румынами или албанцами, тем более, что последние пользуются особой заботой как «европейцев вообще» (ЕС), та и американцев.

То есть, что выходит?
Выходит, что мы имеем дело с людьми, которые просто не знают, кто они — они неуверенны в своей идентификации.
То есть, ответить на вопрос «Ты — кто?», им очень затруднительно.
Мудрено ли, что эти люди испытывают комплекс неполноценности?
Вовсе немудрено. В таких условиях, не испытывать его — они просто не могут.

2.
Вопрос: что же, это комплекс, свойствен всем русским?
А тут можно ответить сразу и без рассуждений, на одном рефлексе, как в неком аксиоматично случае: нет, конечно, не всем.
Почему?

Потому что тут мы имеем дело именно с аксиомой — никаких «всех» («все русских») не существует. «Все» — это нонсенс, небылица, ложь и выдумка.
Почему?

Потому что об этих «всех» можно с уверенностью сказать только одно: все люди — разные. А в более конкретных случаях никаких «всех» нет и быть не может.

А теперь можно ответить на тот же вопрос не умозрительно, но «по жизни».
Вот, скажем, были на Руси и где-то остались старообрядцы. Знают ли они, кто они, хотят ли стать кем-то другим?
Известно: знают и не хотят. Ибо им свойственна известная же внутренняя цельность и самоуважение.

Можно подойти к том же вопросу с другой стороны: есть ли в России ортего-и-гассетовы «лучшие» люди — те, кому «больше всех надо», кто «слишком гордый» (как говорят массы о них), кто относится к себе, своей жизни и своей стране истинно по-хозяйски? Последнее уточним: те, кто пока — по объективным причинам — право хозяина на свою родину реализовать не может, но хочет это сделать, кто хочет её обустроить так, как считает правильным?

Конечно, есть.
Как раз потому, что «всех русских» — нет. И есть ли поэтом среди них и такие люди.
Свойствен ли этим людям комплекс неполноценности?
Нет, не свойственно по определению — по определению человека с чувством собственного достоинства. А коли так, то ощущать себя ущербным (неполноценным) он себя никак не может.

3.
Вопрос: кто же тогда испытывает это комплекс?
А тут ответ тоже получается сам собою. Это те, кто не испытывать его — просто не может.

Это — русские массовые люди, те из них, кто не сознает свою массовость, не понимает её феномена, но чувствует её. Или «чует».
Это русские массовые люди, а, значит, это русские асоциальные люди — те их них, кто не осознает и не понимает этого феномена массовости-асоциальности, но чувствует, что «что-то тут у нас не так». И оттого испытывает именно комплекс неполноценности.
Ибо и тех, у «других» есть то, чего у него нет, чего он точно не знает и сформулировать не может, но собственную неполноту, нецельность или ущербность он «чует».
Чего-то не хватает в наборе его «ценностей». И оттого рождается тот самый комплекс.

То есть, причина этого комплекса — смутно ощущаемая русским массовым человеком его же массовость в форме асоциальности. То самой, заметим, что свойственна этому человеку в особо высокой степени. И, повторимся, именно массовым.

Потому что другой человек, с чувством самоуважения и хозяина своей страны, от такого комплекса просто по самом своему определению избавлен.
Не может он комплексовать объективно и по определению же.

Поэтому массовый человек просто не может не чувствовать свою неполноценность перед русским «другим» человеком. И часто она проявляется в агрессии против этого человека («шибко умный», «слишком гордый», ему «больше всех надо», и пр., и пр.)
Поэтому он не может не чувствовать свою неполноценность перед иностранными «другими» («лучшим») людьми.

Более того. Поскольку с последними он общается не часто, а массовыми иностранными людьми куда чаще, то тот же самый комплекс он испытывает и перед ними, массовыми же.
Казалось бы, парадокс: перед ними-то чего комплексовать, они-то чем лучше?

А они объективно лучше хотя бы тем, что они живут лучшей жизнью, той, что устроило для них их «лучше», их «примерное меньшинство», их «ответственное меньшинство», их «ответственное общество» или ОНО (если пошутить) — «общество с неограниченной ответственностью», и т. п.

А они лучше тем, что у них есть это общество и, соответственно, «просто общество» (чего у русских нет, а есть только массовые люди, и везде — что «внизу», что «наверху»).

А они лучше тем, что у них есть, например, гражданская социальность — умение жить обществом и в обществе же (поэтому там, скажем, растут вдоль дорог фруктовые деревья и них никто не ломает и не обрывает — не принято это, и этот феномен так мучает своей непонятностью уж которое поколение русских людей, начиная со времен царя Алексея Михайловича).
Это, понятно, всё относится к тем странам, которых в России собственно «Европой» и именуют, — к ряду некоторых западноевропейских стран.

Более того, русские массовые люди комплексует и перед теми массовыми же людьми, которых европейцами-то точно не назовешь, к которым, по абстрактному рассуждению «вообще», эти же массовые русские привыкли относится свысока, как к людям априорно «некультурным». В том, понятно, смысле, что не было у них своего Толстого или Чехова, а большую часть этих неевропейцев можно видеть не за компьютером, а за прилавком грязного рынка.

И вот — поди ж ты.
Даже перед этими неевропейцами русский массовый человек очень явственно испытывает комплекс неполноценности. Ну, хотя бы потому (если брать совсем простые и грубые примеры), что эти неевропейцы на том же рынке где-то в России легко могут собраться в кучу и побить одного русского массового покупателя (если возникнет базарный спор), а те же массовые русские покупатели на том же самом рынке нечто подобное устроить не могут. (Говорим просто о факте, отнюдь тут не разумея, что это непременно надо делать). И это может происходит не только в «многонациональной» Москве, но в самой что ни на есть Рязани.
И не потому, что «зла не хватает», а просто не могут.
Ну, хотя бы потому, что друг к другу они относятся не с большей «любовью», чем к те же «нелюбимым» продавцам.

То есть, откуда тут рождается комплекс?
А оттуда, что есть у этих неевропейцев хотя бы первооснова национальной социальности — национальная (или родовая, или земляческая — неважно) солидарность, а у русских массовых людей это чувство, как известно, отсутствует. Что они уже не только «чуют», но и вербально выражают известными уже, простыми, почти детскими словами: «Они — дружные, а мы нет», «Они друг за друга горой, а мы — нет…», и т. д.

Мудрено ли что и в этом случае у русских массовых людей рождается этот комплекс?
Вовсе немудрено.
В итоге налицо комплекс перед всеми и нечем утешиться. Ну, разве что сорвать злость друг на друге. Но и это тоже от комплекса не избавляет, ибо среди своих от комплекса своих не избавишься, поэтому тут есть то, что есть — выброс «негативной энергии», и ничего больше.
Словом, совсем плохо выходит.

Отступ. 2.
Понятно, что когда человек только «чует», но не сознает и не понимает, то попытки избавиться от неприятного «ощущения», не всегда бывают продуктивными.
Обычно строго наоборот — они бывают контрпродуктивными.

Так, скажем, русский нувориш, выезжая за рубеж, самоутверждается тем, что глупо сорит деньгами в купеческо-замоскворецком стиле и тамошних «гарсонов» только что горчицей не мажет — «чтоб чувствовали».
Но местные люди, глядя на широту гульбы, уважением к нему оттого не проникаются: они понимают, что и деньги эти подозрительные, коли человек расстается с ними так легко, да и сам этот человек, соответственно, подозрителен также. Ибо приличные люди так себя не ведут. И бросают на этого «успешного человека» косые взгляды, которые так раздражали, скажем, куршевельских русских. Они видели, что чем больше они «добиваются уважения» (смотри, брат, я богат и всё могу), тем больше неуважения они получают.
Они, понятно, этого не понимали и объясняли себе просто — «завидуют».
Они, понятно, судили о других по себе — человеку это свойственно.

А это была, конечно, не зависть.
Это было то, что было — недоумение, смешанное с презрением.
Так смотрят люди на «успешного» воришку, который красиво гуляет на украденные им деньги. Или скажем, на социального паразита, которые наживается тогда, когда все прочие нищают.

В самом деле, как могли смотреть французы (люди преимущественной левой, то есть, социальной традиции) на гульбу куршевельских русских с их непонятно откуда взявшимся «богачеством» и демонстративным недопитием дорогущего «Бордо», если они знали, что в России и средняя пенсия, и минимальная зарплата ниже элементарного прожиточного минимума?
Понятно, что без особого уважения во взгляде.
Понятно, с естественной в нем брезгливостью.

4.
Другой возникает вопрос.
Ясно, что русский комплекс неполноценности свойствен многим массовым людям. На то они и массовые, чтобы при известной информированности или начитанности ощущать себе не вполне полноценными. Недаром этот комплекс хорошо «читается» именно у некоторых интеллигентов, тем более, что они его активно «вербализуют».
Это понятно.

Но почему тогда возникает ощущение, что это самый комплекс свойствен именно всем русским?
А тут причина проста.
Потому в качестве активных действующих лиц мы никаких иных русских не видим. И внизу, и вверху — только они, массовые. И говорят по радио, и светят лицам по телевидению также только они — именно массовые.
И в самом «вверху» действуют тоже только они, массовые — самые что ни есть.

Отступ. 3.
Кстати. «Верхам» этот самый комплекс свойствен даже больше, чем «низам» — в силу уже чисто объективных причин.

В самом деле, как, скажем, было не комплексовать позднекомпартийной власти, коли у её «населения» не было в достатке даже еды в магазинах?
Понятно, что лидеры того времени явно не были уверены в своей правоте и походили на человека, сидящего на чужом стуле. Они вечно в чем-то оправдывались, вечно пытались продемонстрировать благополучие своей страны (при отсутствии такого), вечно сооружали «империю фасадов» (если вспомнить Кюстина), и т. п.

В самом деле, как, скажем, было не комплексовать Горбачеву, когда страна под ним стала разваливаться, а он сам потерял свою легитимность партийного лидера, если про старую партийную идеологию он сказал, что «это плохо», а ту идеологию, которая была бы «это хорошо», не предложил?
И что такое вся его внешняя политика уступок, как не комплекс неполноценности в действии (лишь бы «настоящий европеец» его по плечу похлопал) И он похлопал его — признал «лучшим немцем».
А с его собственной страной стало то, что стало. В известней мере она стала жертвой именно комплекса неполноценности, как нижних масс, так и масс верхних (в образе как того же Горбачева, так и его «наследников»).

О соответствующем комплексе Ельцина-Путина и говорить не приходится — тут и так всё очевидно, тут и без того много было сказано-написано.

Отсюда и полное впечатление того, что никаких других русских и нет.
Вопрос: а они есть, эти «другие»?
Конечно, есть и это знает каждый — каждый может вспомнить пример отдельных русских Личностей, которые суть точно не массовые, но «штучные» люди.

Но в чем проблема?
Известно: эти Личности суть «единоличники» — одиночки, никакого организованного сообщества не составляющие.
Вот и получается: «лучшие» в России есть, и в тоже время их нет. Такой вот ложный парадокс. Почему?

Потому что чтобы они реально были (то есть, проявляли себя в отношениях с прочими людьми и миром), они должны составить некое организованное меньшинство. Ибо проявлять себя может только Сила. И бессилье себя никак не проявляет. Его просто нет, вот как, скажем, нет этих «лучших», при всем их формальном наличии в «песчано-россыпном» виде.

А природа пустоты не термит. Если нет примерного меньшинства (ответственного сообщества), то тогда большинство, как газ, занимает всё свободное пространство. Оно перестает быть большинством — становится Целым или Всем. Как и писал Ортега-и-Гассет: в отсутствие «лучших» массами становятся все или всё становится массой.
Потому и полное впечатление того, что и комплексуют практически все русские люди.

Отступ. 4.
Кстати, что тут примечательно?
Английская детская литература очень популярна в России, и практически все дети выросли на английских образах из ней, скажем. из творений Даниэля Дефо, Джонатана Свифта, Льюиса Кэрола или, скажем, того же Редьярда Киплинга.
Одна беда: часто дети, вырастая, так и не узнают, что детская литература англичан в той же мере детская, как и взрослая. А поскольку люди знакомятся с этими книжками в детском возрасте, то взрослая сторона этих книжек так и остается для этих людей незамеченной.

А зря.
Потому что, скажем, тот же Редьярд Киплинг в своей сказке про Маугли описал именно массового человека, его признаки и особенности, среди которых, конечно же, и его комплекс неполноценности. И тут всё узнаваемо — это и бахвальство, и перепады настроения, и многое другое.

Ведь чего так добивались серые обезьяны Бандар-Логи от прочих зверей, которые этих обезьян презирали за то, что они «не занют Закона» (а они, обезьяны, знали, что они презираемы)?
Они хотели от Народа Джунглей только одного — чтобы тот просто «заметил» их. До того доходил их комплекс.

Например, как пишет Киплинг о Бандар-Логах?
«Они постоянно собирались завести и своего вожака, и свои законы и обычаи, но так и не завели, потому что память у них была короткая, не дальше вчерашнего дня».

Как говорит (устами коршуна Чиля) Киплинг об их «короткой воле»?
«Обезьяны никогда не доделывают того, что задумали. Всегда они хватаются за что-нибудь новое, эти Бандар-Логи».

Насколько эти лесные «как бы» люди» похожи на людей?
Характерно их поведение в заброшенном индийском городе, который зарос джунглями оказался в лесу и в полном распоряжении обезьян в качестве «Холодных Берлог».
Киплинг пишет об этом так, совсем не «по-детски»: «Обезьяны называли это место своим городом и делали вид, будто презирают Народ Джунглей за то, что он живет в лесу. И все-таки они не знали, для чего построены все эти здания и как ими пользоваться. Они усаживались в кружок на помосте в княжеской зале совета, искали друг у дружки блох и играли в людей: вбегали в дома и опять выбегали из них, натаскивали куски штукатурки и всякого старья в угол и забывали, куда они все это спрятали; дрались и кричали, нападая друг на друга, потом разбегались играть по террасам княжеского сада, трясли там апельсиновые деревья и кусты роз для того только, чтобы посмотреть, как посыплются лепестки и плоды. Они обегали все переходы и темные коридоры во дворце и сотни небольших темных покоев, но не могли запомнить, что они уже видели, а чего еще не видали, и шатались везде поодиночке, попарно или кучками, хвастаясь друг перед другом, что ведут себя совсем как люди. Они пили из водоемов и мутили в них воду, потом дрались из-за воды, потом собирались толпой и бегали по всему городу, крича:
- Нет в джунглях народа более мудрого, доброго, ловкого, сильного и кроткого, чем Бандар-Логи!
Потом все начиналось снова, до тех пор пока им не надоедал город, и тогда они убегали на вершины деревьев, все еще не теряя надежды, что когда-нибудь Народ Джунглей заметит их».

Характерны слова самого Маугли, который по наивности хоте с начала подружиться с обезьянами: « — Мне хочется есть, — сказал Маугли. — Я чужой в этих местах — принесите мне поесть или позвольте здесь поохотиться. Двадцать или тридцать обезьян бросились за орехами и дикими плодами для Маугли, но по дороге они подрались, а возвращаться с тем, что у них осталось, не стоило труда. Маугли обиделся и рассердился, не говоря уже о том, что был голоден, и долго блуждал по пустынным улицам, время от времени испуская Охотничий Клич Чужака, но никто ему не ответил, и Маугли понял, что он попал в очень дурное место. «Правда все то, что Балу говорил о Бандар-Логах, — подумал он про себя. — У них нет ни Закона, ни Охотничьего Клича, ни вожаков — ничего, кроме глупых слов и цепких воровских лап. Так что если меня тут убьют или я умру голодной смертью, то буду сам виноват. Однако надо что-нибудь придумать и вернуться в мои родные джунгли. Балу, конечно, побьет меня, но это лучше, чем ловить дурацкие розовые лепестки вместе с Бандар-Логами.
[…].
Обиженный, сонный и голодный Маугли все же не мог не смеяться, когда обезьяны начинали в двадцать голосов твердить ему, как они мудры, сильны и добры и как он неразумен, что хочет с ними расстаться.
- Мы велики! Мы свободны! Мы достойны восхищения! Достойны восхищения, как ни один народ в джунглях! Мы все так говорим — значит, это правда! — кричали они. — Сейчас мы тебе расскажем про себя, какие мы замечательные, раз ты нас слушаешь и можешь передать наши слова Народу Джунглей, чтобы в будущем он обращал на нас внимание. Маугли с ними не спорил, и сотни обезьян собрались на террасе послушать, как их говоруны будут; петь хвалы Бандар-Логам, и когда болтуньи-обезьяны останавливались, чтобы перевести дух, остальные подхватывали хором: - Это правда, мы все так говорим!».

памятники в саратове цены с установкой